Продолжение. Начало - https://mcenskij-kraj.ru/news/blagocinnyj-cerkvej-mcenskogo-okruga-protoierej-vladimir-gercenov-rasskazal-o-svoih-pedagogah
Пока отец устраивался на новом месте службы, пару месяцев нам со старшей сестрой пришлось поучиться в школе старинного казачьего хутора в ста километрах вверх по Дону-батюшке от Ростова, там жили наши дедушка и бабушка.
Худенькая, серьезная, даже немного напряженная, молодая учительница вела уроки сразу у двух классов – первого и третьего. В одной аудитории. Да-да, именно так.
Старая школа стала мала, совхоз строил новую, в здании старой школы учились средние и старшие классы, а мы, малышня, – в двух кабинетах еще дореволюционного виноградарского техникума. Там, как и в Азербайджане, были настоящие древние парты с наклонными откидными поверхностями: лавка и этот наклонный стол с нишей под ним были одним целым, это и называлось партой.
Как она умудрялась совмещать учебный процесс в двух классах по двадцать человек, я, конечно, не помню, но помню, что было на тех уроках очень интересно, дружно и даже весело. В эту школу ходить хотелось. И я, осознавая, что рано или поздно придется уезжать, переживал.
Ну как же нужно было любить свою работу, своих детей-учеников, чтобы после ухода домой чуть пораньше освобождавшихся первоклашек водить нас, учеников третьего класса, за километр на Дон для натурного урока по изучению родников, рек, скорости течения, изменений русла и т. п.
Как сейчас я вижу ее, закутанную в платок, промозглой глубокой степняцкой осенью стоящей на берегу могучей русской реки, по которой проплывали последние в навигации баржи, бросающей в темную воду сухие веточки. А потом и мы бросали каждый свою веточку, засекали время по ее часам, мерили шагами и метровой деревянной школьной линейкой мокрый холодный песок с закраинами льда, складывали метры с секундами и знали – каждый уже на своем опыте – и скорость течения, и что у реки внутри, и почему нужны бакены, земснаряды и фарватерные знаки, и почему песчаная коса называется косой, и вообще про круговорот воды в природе и про многозависимость вообще всего в этом огромном мире.
Я помню ее. Очень хорошо помню. Эту юную, хрупкую, но очень сильную учительницу. Ее образ. Вот такой – и в классе для всех и каждого, и на берегу реки со всеми и каждым, за всех и за одного. Верность и несгибаемость, способность вести за собой и довести до цели. Когда идея и цель, человек и личность первостепенны, а погода, бытовые неустроенности, скудная жизнь и прочие неудобства второстепенны.
Как памятник, понимаете? Такие памятники надо делать, с таких людей. Таким людям.
Такие литературные памятники создавал живший в нашем хуторе писатель Анатолий Калинин, написавший знаменитого «Цыгана». Мой дед на пароконной бричке иногда возил ему на двор песок для хозяйства.
А дальше, когда отец уже вступил в должность в новом полку, мы на мурманском вокзале неожиданно и радостно вывалились в необычный белый мягкий чудесный пушистый снег. И в новую заполярную жизнь. Одно из очередных знаковых рождений. В суровые погоды с морозами за пятьдесят, буранами за сорок метров в секунду и яркие авроры - северные сияния, в постоянные боевые тревоги по ночам (натовская Норвегия под боком не давала покоя), в новые непростые характеры и отношения в подростковой школьной среде, во встречи в конце январей первых солнечных лучей после долгих полярных ночей.
Когда я уже перешел в пятый класс, в школе затерянного среди сопок и лесотундры секретного авиационного гарнизона появилось настоящее Солнышко.
Нет, появился, конечно, человек, появилась удивительная учительница! Учительница с настоящим огромным светлым внутренним миром, с удивительной широченной душой, искрящимися живой заинтересованной радостью внимательными умными глазами и удивительной улыбкой.
Нет, это не была какая-нибудь загадочная, или многозначительная, или еще какая угодно необычная улыбка, это была – обычная улыбка, обычная. Та, самая настоящая, искренняя и неподдельная, которой у такого человека просто не может не быть, потому что это – Свет, который внутри и который пробивается, который не может не пробиться наружу. Который должен быть, в принципе, у всех. Но вот увидел я это впервые в жизни – у нее.
Так это меня поразило и впечатлило, что потом я помнил (и помню) ее всю жизнь, рассказывал о ней своим детям и детям, которых учил уже сам, что такие люди с другой планеты есть на нашей планете, а совсем недавно я ее наконец-то нашел.
Она преподавала русский язык и литературу. Не преподавала даже, а выплескивала нам удивительный мир образов и тайн, делала доступным и интересным то, что казалось сложным и даже ненужным за сухими формулировками учебников и правил.
Она заставила нас поверить в самих себя и в неограниченность наших творческих возможностей. Мы, пятиклашки, всем классом стали писать стихи. Теперь я понимаю, что так было у всех классов, у которых она вела уроки.
Она уводила нас на натурные уроки за поселок, в сопки, и потом мы на отдельных тетрадных листочках писали коротенькие рассказы об окружающем мире и жизни, о той жизни, которую увидели в совершенно новом свете, свете, который излучало это наше солнышко - учительница.
Она помогала нам правильно разбираться в первых влюбленностях, первых горьких обидах, первых сложностях в уже почти взрослых отношениях.
Ну вот что можно сказать на это: когда мы «нашлись» через сорок четыре (!) года, она сразу меня узнала, хоть и уехал я из гарнизона сразу после седьмого класса, всего два года я у нее учился, и удивила, и ошеломила неожиданно в очередной раз.
Не просто вспомнила меня, а сказала: «Нет, не забыла, конечно, я тебя не забыла! Помню и вспоминаю тебя, и до сих храню один из твоих школьных листочков – рассказ о Весне». И потом прислала мне снимок этого листочка с моим детским рассказом, удивительное свидетельство из далекого прошлого и прекрасного настоящего, – поразительное свидетельство настоящей любви учителя к своим ученикам, настоящей плодотворной любви, которая раскрывает в учениках и в жизни все самое лучшее и самое светлое, любви, которая не забывает.
Окончание следует.
